Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире - Taras Grescoe

интеллектуалы подвергались насилию и публичным унижениям. Его старшему сыну, Сяо Мэй, школьному учителю, приказали стоять в углу, пока на улицу выбрасывали его одежду, книги и матрас, а затем отправили на работу копать бомбоубежища, в то время как подростки называли его "змеей" и "дьяволом". Возраст и слабость Синмая, возможно, избавили его от подобных издевательств, но конфискация его немногих оставшихся книг, должно быть, была пыткой. (Два драгоценных предмета избежали гнева красногвардейцев: щетка для чистки кистей в форме персика, сделанная из фарфора и датируемая династией Сун, и картина Жана-Огюста Доминика Ингреса, которую Синмай купил, будучи студентом в Париже).

После того как Пэйюй в письме призвала его забыть о своих старых стихах, он ответил ей: "Вы, по сути, сказали, что мои старомодные стихи бесполезны. Но разве даже председатель Мао не писал старомодные стихи? Возможно, мои работы следует сохранить, чтобы показать следующему поколению, каким был мир".

В последние два года жизни, когда он стал свидетелем кошмара Китая, проводящего антиинтеллектуальную чистку тысячелетней культуры, здоровье Синмая, и без того пошатнувшееся, окончательно пошло на спад. Последние месяцы его жизни, пишет Пэйюй в своих мемуарах, были несчастными. Ему было трудно дышать, а адское пребывание в переполненной местной больнице усугубило его состояние. Он вернулся домой, но все, что ему оставалось, - это единственная комната в гараже дома на авеню Жоффр, которую нашел для него Микки Хан. Как и Микки, который в последние годы жизни жил в манхэттенской квартире с сестрой Хелен, он делил комнату с одним из своих братьев.

После кровоизлияния в желудок Синмай умер 5 мая 1968 года в возрасте шестидесяти двух лет. Его вдова, дожившая до восьмидесяти четырех лет, стала свидетелем начала новой эры: она умерла в 1989 году, через четыре месяца после жестокого подавления протестов на площади Тяньаньмэнь.

Пэйюй также прожил достаточно долго, чтобы увидеть начало искупления Синмая. В 1985 году первоначальное обвинение против него было отменено шанхайской полицией. С тех пор его литературная репутация начала расти. После того, как критики, под влиянием мнения Лу Сюня, отвергли его как плагиатора, создающего эротические и детективные произведения.

В литературных кругах материкового Китая его стали считать утонченным образцом сочетания современного европейского стиха и традиционной поэзии в республиканский период. (Ученые, с которыми я беседовал, также подчеркивали общительность и щедрость Синмая, а также огромное количество художников и писателей, которых он привлек к печати через свои многочисленные журналы). Для молодых китайцев он даже является объектом некоторого очарования. В 2005 году последние моменты его жизни легли в основу "Декадентской любви", мультимедийного спектакля из двенадцати сцен, поставленного гонконгским рок-музыкантом. Хотя памятников ему нет - в отличие от Лу Сюня, чей дом-шикумэн превращен в музей, - его полное собрание сочинений в девяти томах издано, а его старшая дочь Сяо Хун пишет биографию. Ее рабочее название - по стихотворению на обратной стороне его могилы в Чжуцзяцзяо - "Прирожденный поэт".

Больше не опасно проявлять интерес к плохим старым временам Шанхая. В Китае, ведущем переговоры о вступлении в XXI век на своих собственных условиях, годы "договорного порта" настолько отдалены, что больше не считаются угрозой для настоящего. Шао Ян и ее муж, жаждущие поделиться подробностями жизни Синмая, пригласили меня в свою квартиру на юго-западе города. Когда мы выходили из такси, Шао Ян тихо упомянула, что ее дед, промышленник Шэн Сюаньхуай, в чьем хозяйстве было сто лошадей и 350 слуг, раньше владел всей территорией, которую мы только что проехали. Мы проехали от храма Цзинъань до западного конца первой линии метро - расстояние в девять миль. На земле, которая в 1905 году принадлежала одной семье, сейчас живут сотни тысяч человек, выстроившихся вертикально в жилые башни.

Мы поднялись на лифте в их квартиру, где супруги живут скромно за дверью, защищенной толстыми металлическими воротами с тяжелым замком.

Пока мы пили белый чай, Шао Ян показывала мне перьевую ручку ее отца с ручкой из слоновой кости и соответствующую чернильницу, а также его табачные трубки (опиумные трубки были давно выброшены). На одной из стен висела оригинальная карикатура Мигеля Коваррубиаса, на которой ее отец был изображен в более счастливые дни, в длинном до пола коричневом халате и с непостижимым взглядом.

Они показали мне страницы блокнотов, исписанных коричневыми чернилами его изящной рукой, и альбомы, заполненные черно-белыми фотографиями давно ушедших времен. Синмай в западном плаще и берете стоит перед разрушенными колоннами в Помпеях; Синмай с друзьями из общества "Небесная гончая" на Левом берегу в Париже; Синмай в свадебном одеянии со своей молодой невестой Пэйюй.

Я заметил, что не было ни одного изображения его старой американской любовницы. Я спросил, не обижалась ли семья на Микки Ханн. В конце концов, она покинула Шанхай как раз тогда, когда дела шли плохо. Будучи адресатом письма от "Пан Хе-вэна", она также стала косвенной причиной его заключения в тюрьму.

Улыбка безмятежно расплылась по полным губам Шао Ян, и она просто ответила: "Нет".

Перл пояснила: Микки не виновата в том, что дедушка пытался отправить ей письмо, и семья никогда не винила ее в том, что его посадили в тюрьму. У детей Синмая остались только хорошие воспоминания о своей "тете Микки".

Я почувствовал облегчение. Я не хотел, чтобы история старой любви закончилась горечью.

Синмай, в конце концов, попал в тюрьму не только потому, что его поймали при попытке отправить письмо за границу. В конце концов, суть обвинения против него заключалась в "сложных отношениях". Это обвинение можно было бы предъявить и Микки Хану, и сэру Виктору Сассуну. В сущности, его можно было бы применить ко всему Шанхаю тридцатых годов - не говоря уже о Париже конца века, Берлине двадцатых, Нью-Йорке конца сороковых или любом другом месте, где интенсивное культурное брожение, сближение рас и встреча цивилизаций приводили к странным, удивительным сожительствам. Из "сложных отношений" рождаются новые способы создания искусства и новые идеи, а также обостренное чувство эмпатии и понимания. Когда в мире побеждают всеуравнивающие, всеупрощающие идеологии, сложность, а также ирония и причудливость оказываются первыми, кто попадает под паровой каток. В случае с Шанхайским договорным портом, этой полуколонией Запада, брожение сопровождалось таким вопиющим неравенством, что выравнивание было неизбежно; "Пан Хе-вен" попал в давку.

Пока мы продолжали болтать, я изредка поглядывал в окно. Солнце к тому времени опустилось на небо, заставив смог светиться гепатитно-желтым светом. Окраины Шанхая простирались до самого горизонта, на переднем и среднем планах возвышались жилые башни, переплетающиеся с